17. Паровоз-то кинешемский.
В 1980 годах я познакомился с замечательным человеком – Сергеем Николаевичем Горшиным, профессором, доктором технических наук, заслуженным деятелем науки и техники, крупнейшим специалистом в области сохранения лесов и древесины. А еще – коллекционером пейзажной живописи русских художников. Подмосковному городу Химки, где он жил, он передал несколько сотен картин, и на их основе в городе была открыта картинная галерея, сейчас носящая его имя. А еще Сергей Николаевич передал в дар Третьяковской галерее 60 лучших своих пейзажей, и эта выставка «из коллекции С.Н. Горшина» имела там большой успех.
Но я побывал у Сергея Николаевича несколько раз еще до этих знаменательных событий и видел всю его коллекцию еще в неофициальном виде на стенах небольшой его квартирки. Русская пейзажная живопись была представлена здесь в лучших и первейших своих именах. Перечислять не буду – в этот список вошла бы сотня имен известных художников. И почти о каждом из них он знал много, ибо собрал отличную библиотеку искусствоведческих книг.
Меня же тогда интересовал Левитан и художники близкого левитановского окружения. В частности Мануил (Эммануил) Христофорович Аладжалов (1862–1934). В собрании Горшина было 9 его картин и этюдов. Меня заинтересовал холст «На Волге». Около него произошел разговор, который позже я не раз вспоминал:
– Вероятно, эта картина была написана в Плесе, где Аладжалов бывал часто. В том числе вместе с Левитаном?
– Да, действительно, милый, очаровательный город Плес на Волге Аладжалов очень любил и написал здесь немало прекрасных пейзажей. Но, прошу заметить, с непременным указанием на плесское их происхождение. После открытия Плеса Левитаном в 1888–1889 годах город стал своего рода «Меккой» для русских пейзажистов. И каждый из них обязательно вносил Плес в название своих картин. Прежде всего такой правоверный последователь Левитана, как Аладжалов. Но художники, которые на несколько летних месяцев приезжали в Плес, безвыездно в нем не сидели. Они совершали, подчас довольно длительные поездки по Средней Волге, описывая живописные места, к Плесу непосредственно не имеющие никакого отношения. Какие, например, чудесные виды на левом берегу Волги напротив Кинешмы…
– Значит, картина Аладжалова «На Волге» могла быть исполнена близ Кинешмы?
– Безусловно. Тем более, что Кинешма находится в самом близком соседстве от Плеса. И каждый художник, приезжающий сюда на лето, почти непременно бывает и в Кинешме. Ведь прибывают они сюда по железной дороге через Кинешму… Конечно, я не могу с полной уверенностью утверждать, что картина Аладжалова «На Волге» написана близ Кинешмы. Но именно она привела и меня к…
Но по порядку.
Дело в том, что Сергей Николаевич Горшин этот холст передал в Плес, в Музей И.И. Левитана. Интересуясь по телефону его судьбой, я совершенно неожиданно узнаю, что в Плесе же, но уже в музее-заповеднике имеется еще одна волжская картина Аладжалова, которая называется «Пейзаж с паровозом». Но на средней Волге, в непосредственной близости от Плеса паровоз и железная дорога могли быть только в Кинешме!
Итак, в творчестве замечательного русского художника Мануила Христофоровича Аладжалова Кинешма отмечена превосходной, добротной картиной. Уверен, что далеко не одной. Но творческая биография художника почти не исследована. Хотя он был достаточно плодовитым, во многих музеях России хранится немало его работ. В Третьяковской галере, например, находится 4 его картины. С удовольствием приобретают его работы и коллекционеры. Аладжалов пользуется большим спросом на международных и российских аукционах. Коммерческий рейтинг его работ стремительно растет.
Но, повторяю, о жизни и творчестве Аладжалова мы знаем мало. Родился он в 1862 году в городе Ростове-на-Дону. С 1883 по 1890 годы учился в Московском Училище живописи, ваяния и зодчества у Саврасова, Левитана и Владимира Маковского. Но вскоре отношения ученика и учителя у Левитана и Аладжолова превратились в равноправные дружеские и весьма доверительные. В.Н. Бакшеев утверждал, что Аладжалов был «самым близким» человеком для Левитана. Вероятно, это было справедливо в конце 1880 – начала 1890 годов. В литературе становится общепринятым ставить фамилию Аладжалова сразу же после Левитана. Они вместе побывали в Плесе в 1889 году, а Плес Мануил Христофорович любил страстно и неоднократно в нем бывал. Они вместе выставлялись на одних и тех же выставках. Несмотря на «шероховатости» в их отношениях, много-много их связывало. Тема «Левитан и Аладжалов», вероятно, требует специального рассмотрения.
Мануил Христофорович Аладжалов полноправно вошел в историю русской пейзажной живописи не только, как художник ближайшего левитановского окружения и наиболее одаренный ученик и последователь Левитана. Тем более, что стилистика, колорит, манера письма и живописная палитра была у него сугубо индивидуальная, своеобразная, никак не сходная с левитановской. Аладжалов имел свой, пусть негромкий, не эффектный внешне голос, но важный, необходимый в общей живописной пейзажной симфонии конца XIX – первой трети XX веков. Мануил Христофорович был сторонником «чистого» пейзажа. Даже его «деревни» отличались безлюдьем, заброшенностью, затерянностью и какой-то ненужностью, неестественностью в природе.
Поэтому его кинешемский «паровоз» весьма необычная, непривычная, странная для него картина. Она единственная подобная у него. Тем более, что «паровоз» художник сделал главной доминантой произведения, основным «пе6рсонажем» в пейзаже. У меня складывается впечатление, что «паровоз» связан с каким-то достопамятным, исключительным событием во время его пребывания в Кинешме, что он – зримая изобразительная «верхушка» какой-то неизвестной нам истории в жизни художника, которая и стала поводом нарушить привычные каноны творчества Аладжалова.
Надеюсь, что дальнейшие исследования творчества художника, находки новых, ранее неизвестных, прежде всего архивных, материалов позволят открыть эту кинешемскую загадку.
Открыть и многое другое. Например, более подробное участие в организации Союза русских художников, его педагогическую деятельность в Строгановском училище, его творчество в советское время. Интересным мне кажется создание портретов Аладжалова такими известным мастерами, как Константином Коровиным в 1902 году и Сергеем Малютиным – в 1928-м.
Быть может, со временем на волне возникшего интереса к «забытым» художникам будет устроена персональная выставка работ Аладжалова, составлен каталог, будет в конце концов написана обстоятельная статья о жизни и творчестве замечательного, незаурядного художника. Со временем…
…А сейчас – я нашел в Интернете сообщение о том, что на антикварном рынке появилась новая, ранее неизвестная картина Аладжалова «На Волге». И это – повод для размышления: не исполнена ли она в Кинешме?..
18. Любил лошадей и дороги.
– Ну-с, кажется, все собрал, уложил в папки, холсты свернул в рулоны, все, что написал и нарисовал за лето. Картины, этюды, рисунки, альбомы с набросками. Все уложено в телегу. Прощай, Плес, до следующей весны! Теперь посидим на дорожку.
Алексей Михайлович Корин еще раз оглядел пустую комнату, где жил и работал эти летние месяцы Сел на старый скрипучий стул. Его друзья, художники также расселись, как могли. Посидели, помолчали и веселой гурьбой вышли к повозке, запряженной лошадью, на которой был уложен весь нехитрый скарб художника. Последние поцелуи, последние рукопожатия.
Дорога до станции в Кинешме знакомая, разъезженная. Каждую весну Алексей Михайлович приезжал со станции по ней в любимый свой Плес, каждую осень вновь отправлялся по ней на станцию – и на поезде в Москву.
Но на это т раз Корин, уже увидев вдалеке церковку и первые городские строения, попросил остановиться, достал альбомчик и стал зарисовывать далекие дома, деревья, кустарник, у дороги.
– Какая красота! Столько раз ездил – не замечал! Успеем-успеем на поезд!..
В Москве с этого рисунка сделал картину. Правда, значительно дополнив ее другими набросками, натурными зарисовками и впечатлениями. Еще раз осмотрел законченную картину. Подписал ее, поставил название «На станцию». Но почему-то не датировал, что много позже доставило немало хлопот исследователям.
Много позже – это в конце 1970 годов, когда составлялся сборник материалов, документов, каталога выставки работ Алексея Михайловича Корина, который вышел в 1981 году и стал подлинным «открытием» художника после многих десятилетий почти полного забвения. Прежде всего научный коллектив сборника под руководством В.П. Лапшина стал разыскивать работы художника, разбросанные по разным музеям и частным коллекциям.
Нашли и холст «На станцию» – в Государственном музее палехского искусства в селе Палех, к которому картина не имели никакого отношения. Почему же тогда она здесь оказалась? По «фамильной принадлежности». Алексей Михайлович происходил из знаменитого рода богомазов Кориных, коих было полсела. Напомню, что из этого рода – великий наш мастер – Павел Дмитриевич Корин, Алексей Михайлович – дальний его родственник.
По стилистическим, колористическим и иным признакам, по манере письма картину отнесли к 1890 годам, ко времени работы Корина в Плесе, на Волге. Даже в каталоге поставили картину «На станцию» рядом со сходными работами – холстом и картоном «На Волге». Правда, какую станцию имел в виду художник, разгадывать не стали, хотя ответ на этот вопрос лежал на самой поверхности – ведь железнодорожная станция близ Плеса была одна – в Кинешме.
Именно эта станция стала – изначальным пунктом его «волжского» творчества, и которая принесла ему признание, профессиональную устойчивость, уважение и авторитет среди художников и известность широкой публике…
И фамилию Кориных возвысил. Алексея Михайловича ставят рядом с Павлом Дмитриевичем. Какое-то время их в литературе даже путали. Павел Дмитриевич был знаменит, а об Алексее Михайловиче к тому времени забыли.
Знали о нем лишь в Палехе, где он родился 16 мая 1865 года. С раннего детства проявил свои художественные способности. Был отдан в иконописную мастерскую. Набрался «храбрости» и поехал в Москву поступать в Московское Училище живописи, ваяния и зодчества. Сразу не получилось. Какое-то время оставался вольноприходящим слушателем. Потом вошел в основной состав учащихся. Успевал хорошо. Получал соответствующие медали. С 1895 года стал участвовать в выставках.
В 1888 году «завершил в Училище курс наук». В 1892 году первая значительная картина Корина «Больной художник» была у него приобретена Павлом Михайловичем Третьяковым для своей галереи.
Но несколько раньше – в 1889 году произошло событие, которое определило его жизнь и творчество на десять лет, а по существу, – на всю его жизнь. Алексей Михайлович с группой своих товарищей, выпускников Московского Училища живописи, ваяния и зодчества – М.Х. Аладжаловым, В.Н. Бакшеевым, Е.М. Хрусталевым, скульптором С.М. Волнухиным впервые отправились в Плес. Здесь они встретились с приехавшими сюда в то же время И.И. Левитаном, С.П. Кувшинниковой и А.С. Степановым.
Но, судя по каталогу, Корин побывал в Плесе еще в 1888 году и написал там картины «С.М. и С.Н. Амосовы в Плесе», «Переправа на Волге» и «Плес». Такое разночтение показывает не разработанность биографии художника. Но 1888 или 1889 – принципиальный разницы не имеет.
Тогда же Алексей Михайлович впервые побывал и в Кинешме. Но фабричный, индустриальный, купеческий и слишком деловой город не привлек его внимание. Он, как и его товарищи, поспешили отправиться в Плес, тихий, уютный, умиротворенный и очень живописный, и здесь нашел самые прекрасные условия для задушевного творчества – старинный русский городок с размеренным укладом бытия, невиданные ранее просторы Волги, самые дивные, волшебные, натурные впечатления.
Алексей Михайлович был настолько очарован Плесом, что стал приезжать сюда жить и работать в течение последующих десяти лет, почти до 1900 года. Да и позже сюда наезжал с удовольствием и радостью.
После того, как Левитан гениальной своей кистью прославил плес, а Плес прославил его, город стал истинной «Меккой» для русских пейзажистов. Почти каждый из них, приезжая на Волгу, считал своим профессиональным долгом непременно заехать в Плес, а то и оставаться здесь на многие годы.
Однако Алексий Михайлович Корин остался самым преданным «постояльцем» Плеса, своеобразной его художественной достопримечательностью. Да только ли плеса?! Но и близких и дальних его окрестностей, соседних деревень. С полным правом я отнес бы сюда и окрестности Кинешмы и ее окрестности.
Именно этот волжский регион, так было бы правильнее считать, сделали Корина художником. Замечательным, незаурядным, самобытным, продолжателем традиционной реалистической школы, члена Товарищества передвижников и Союза русских художников. Его творчество было высоко оценено С.С. Стасовым и И.Е. Репиным. Пусть «волжский голос» Корина был не таким мощным, как у Левитана, но он естественно вошел в многоголосую симфонию отечественного изобразительного искусства.
А мне доставляет истинное удовольствие причислить к кинешемской художественной летописи еще одного замечательного русского художника.
Алексей Михайлович создал много плесских и волжских работ. Но я нарочно разделяю их в творчестве художника на «плесские» и «волжские». Когда просматриваешь их список, то сразу же находишь некую закономерность. Картины, этюды и рисунки, исполненные в Плесе, Корин непременно на это указывает в их названиях. Другие же, которых тоже предостаточно, написанные не в самом городе, а в близких и дальних его окрестностях, Алексей Михайлович относит их просто к «волжским», под разными сюжетными наименованиями. Например, «Пристань», «На палубе», «Переправа на Волге», «Крестьянин в лодке», «Дубинушка» («Бурлаки») и множество холстов и рисунков, названных предельно просто: «Волга», «На волге», «Волжский пейзаж».
Алексей Михайлович был «легок на подъем». В поисках новых сюжетов и впечатлений он, по воспоминаниям современников-художников, совершал «дальние пароходные и лодочные» путешествия и привозил по нескольку альбомов с зарисовками. Надо полагать, что в своих поездках он добирался и до окрестностей Кинешмы, а по разным хозяйственным делам посещал и сам город. Например, чтобы купить холстов, красок и кистей.
Правда, до Кинешмы Алексей Михайлович, скорее всего, добирался не на пароходах и лодках, а в кибитке или на телегах. Его картина «На станцию» весьма характерная в этом отношении. Его любовь к «лошадиному» виду передвижения подчеркивается многочисленными живописными и особенно графическими набросками лошадей, телег, кибиток и других «конских» принадлежностей. Эти зарисовки исполнены мастерски. Они показывают не только его профессиональное умение, но любовь к лошадям. Этих работ у Корина гораздо больше, чем, положим, зарисовок пароходов или лодок.
А к кинешемским» работам я отнес бы такие, как «Пейзаж», где явно можно усмотреть дальние городские постройки, вероятнее всего, пригородов Кинешмы, или вот явный пригородный «Хутор».
Повторяю, Алексей Михайлович был 2легок на подъем», любил ездить. Напомню, как Алексей Михайлович вместе с Василием Николаевичем Бакшеевым моментально приняли приглашение сокурсника Василия Петровича Вошилова побывать в его усадьбе под Кинешмой и посетить в городе его двухэтажный кирпичный дом. Бакшеев позже любил рассказывать об этой поездки, о чем я напишу в очерке «В гостях у кинешемского «барина». И на Корина она оставила большое впечатление.
Бакшееву принадлежит очень точный словесный портрет Корина. Он писал: «Это был прекрасный, задушевный человек. Среднего роста, с добрыми темно-серыми глазами, глядящими из-под больших нависших бровей. Я не помню, чтобы Корин когда-нибудь и на кого-нибудь сердился, повышал голос. Всегда сдержанный, радушный, застенчивый. Он хорошо рисовал. Живопись у него была свободная, легкая. Он прекрасно владел формой. Работал Алексей Михайлович главным образом в области портрета, а также в области бытового жанра и пейзажа…»
Действительно, Корин написал много портретов. В том числе и художников, бывших с ним в Плесе. Неоднократно В.Н. Бакшеев, В.П. Богданова, В.П. Домогацкого, А.В. Моравого, В.В. Переплетчикова, коллекционера Н.В. Мещерина. Любимыми его моделями были жена Серафима Сергеевна, дочери Татьяна, Мария и Наталья.
Прекрасную скульптурныю фигуру исполнил в 1902 году его друг скульптор С.М. Волнухин, также часто работающий в плесе. Переведенная в бронзу эта скульптура теперь находится в Третьяковской галерее.
В последние годы Алексей Михайлович тяжело болел. Никуда не ездил. Работал мало. Умер в мастерской 13 февраля 1923 года, в своем доме в селе Троицкое, недалеко от города Клина, в Подмосковье. Там же и был похоронен.
Ну а потом, как у нас часто бывает, о нем забыли. Не состоялось ни одной посмертной выставки его работ, не был составлен каталог работ Корина, о нем не написаны книги, нет даже серьезной статьи. Вспомнили в семидесятых годах… Тогда-то и был «открыт» замечательный русский художник. Среди находок была и картина «На станцию», которая и стала «кинешмским» поводом рассказать о жизни и творчестве художника.
Но многое, слишком многое еще осталось за рамками этого знания о нем. Пополняется список его работ, узнаются новые, ранее неизвестные сведения о его жизни и творчестве.
Но поскольку Алексея Корина уже «открыли» не только искусствоведы и не только для отечественного искусства, Нои коммерсанты, коллекционеры, что повысило так называемый «рыночный» рейтинг художника. За последние годы было обнаружено большое число ранее неизвестных его работ.
Прежде всего из самых значительных жанровых картин «Бурлаки», исполненная в 1897 году, то есть в самый зрелищный, наивысший период его творчества. Уж не знаю, как и где это произошло. Я узнал об этой находке по Интернету. Там же нашел хорошее изображение картины. Она, действительно, замечательная, мастерски исполненная, в свободной, уверенной, сильной, плотной, насыщенной цветовой манере. Здесь много от поздних передвижников, но скорее – от Союза русских художников.
«Бурлаки» – это не частный, натурный эпизод. Художник попытался создать обобщенный образ волжских бурлаков, изображенных на берегу во время отдыха и чаепития. Образ, полученный на основе многих натурных наблюдений и впечатлений, увиденный художником во время его поездок по Волге. Это – типичная волжская работа. Не плеская, не кинешемская. Но она могла быть и плесской, и кинешемской и от многих других волжских мест.
На различных московских аукционах в последние годы появилось много и других картин Корина, также ранее неизвестных. Это, к примеру, «Голова старика», «Невод», «Цыганский табор», «Буксир», «Красная мельница», «Дорога», «Поле ромашек», несколько портретов. Но, обратите внимание, коммерсанты для привлекательности почти ко всем этим картинам прибавили слово «Плес», чтобы еще более быть для покупателей еще более привлекательными, интригующими. Хотя некоторые из якобы «плесских» картин к Плесу не имеют никакого отношения. А, быть может, исполнены, допустим, в Кинешме или в других приволжских местах.
19. Судьба кинешемского «барина».
История жизни, восхождение необыкновенно яркого, блестящего таланта, и все то, что из него получилось, – странная, грустная и весьма поучительная. В небольшой деревне близ Кинешмы в бедной крестьянской семье Вопиловых мальчик Вася любил рисовать. Его родители на увлечение сына внимания не обращали, им не до того было.
Но в кинешемской школе, где он учился, как-то показали его рисунки помещице, владелице большого имения, которое располагалось на берегу Волги рядом с деревней, где жили Вопиловы. Помещица, фамилия ее, кажется, была Кабанова, женщина умная, образованная, начитанная, одинокая и бездетная познакомилась с этим странным мальчиком, попросила нарисовать что-нибудь для нее, собрала все его листки. Спросила:
– Художником хочешь быть?
– Не знаю… Если отец разрешит.
Помещица с Петром Вопиловым договорилась быстро. Забрала Васю в свой господский дом, отвела для него отдельную комнату. Она пригласила из Москвы профессионального художника, и тот стал давать Васе уроки. Мальчик оказался, действительно, очень одаренным, толковым, все схватывал на лету и быстро достиг необыкновенных успехов. Настолько необыкновенных, что поступил в Московское Училище живописи, ваяния и зодчества с первого захода, удивив преподавателей прекрасными знаниями рисунка и живописи – и малой образованностью в предметах общеобразовательных. Но столь одаренного деревенского «феномена» все же приняли.
В Училище Василий Вопилов сразу же получил прозвище «кинешемский барин». В отличие от своих сотоварищей, бедных и вечно нуждающихся, он ни в чем не нуждался. Кабанова (к сожалению, не удалось узнать имени и отчества этой неординарной, славной женщины) ежемесячно присылала ему 40 рублей, немыслимое богатство для большинства учеников. Вася Вопилов скромностью не обладал, любил покуражиться, строить из себя эдакого «вельможу». Наприпер, покупать дорогие сигары. Но при всем этом оставаться добрым, доверчивым, наивным деревенским парнем.
Учился Вася Вопилов хорошо. И преподаватели, и товарищи признавали у него способности многообещающие. Особенно любил его Владимир Егорьевич Маковский, внимательно присматривался к нему, часто хвалил, ставил в пример. Еще в натурном классе Василий Вопилов получил сразу две Малых серебряных медали – за рисунок и за живопись. За работы, исполненные им во время летних каникул, которые он непременно проводил в усадьбе своей благодетельницы.
Она очень пристально следила за учебой своего питомца, радовалась его достижениям, гордилась им, прочила ему необыкновенную судьбу – и это было справедливым. Комната в усадьбе, где обычно жил Вася, превратилась в небольшой его персональный музей – она вся была завешана его этюдами, эскизами и рисунками. Еще и потому так старался Василий Вопилов, чтобы угодить своей благодетельнице. Это было, как потом выяснилось, главным стимулом го творчества.
Его выпускной дипломной работой стала большая картина «В гостях у старой барыни», в которой Василий Вопилов создал великолепный портрет своей благодетельницы. Живописный холст был настолько высокого качества, настолько мастерски исполнен, что художнику единогласно присуждена большая серебряная медаль и звание классного художника. Картина была показана на ученической выставке, привлекла всеобщее внимание, она заслужила хвалебные отзывы. Говорили даже о приобретении ее Третьяковской галереей. Но картину сразу же купила сама Кабанова, заплатив автору большие деньги. С тех пор картина всегда находилась в покоях хозяйки усадьбы.
После окончания Училища Василий Вопилов возвратился в Кинешму, жил в усадьбе Кабановой. Но чем занимался, над чем работал, никто не знал. Он как-то сразу прервал отношения со своими товарищами, ни с кем не встречался, ни с кем не переписывался. Даже своему любимому профессору Владимиру Егоровичу Маковскому о себе не давал знать.
Лет через шесть после окончания Училища однокурсники Василия Вопилова Василий Николаевич Бакшеев и Алексей Михайлович Корин поехали на этюды в Плес. Там совершенно неожиданно у базара Бакшев встретил Вопилова.
– Как ты сюда попал?
– Я же недалеко отсюда живу – у Кинешмы, в усадьбе старой барыни. Она недавно умерла. Завещала мне большие деньги – 40 тысяч рублей, свою усадьбу и в Кинешме большой двухэтажный кирпичный дом. Да, действительно, я стал богатым человеком, барином – не удержался и похвастался Василий Вопилов. – Работаю ли я? Пишу большую картину. Поехали ко мне – покажу все свои владения, мастерскую, своих великолепных гончих, коллекцию охотничьего оружия…
– Я здесь вместе с Алешей Кориным. Живем в одной комнате. Пошли, поговорим с ним, – и вместе все поедем к тебе…
Алекспей Корин тоже был рад увидеть своего сотоварища. Он тоже сразу же согласился поехать к Кинешму, к Вопилову. На следующее утро сели на пароход и через остановку причалили к пристани, близ которой находилась усадьба Вопилова.
То, что увидели Бакшеев и Корин, произвело на них огромное впечатление. Старый добротный господский дом. Прекрасный сад, липовые аллеи, розарий и розами необыкновенной красоты и самых различных оттенков – от светло-розовых, золотисто-бархатных до темно-красных, махровых. Чувствовалось, что за ними хорошо ухаживают опытные садовники. Василий Петрович показал своих гончих, отменной костромской породы, ухоженных и натасканных на дичь. Великолепной была и коллекция охотничьих ружей лучших русских и европейских марок. И на зайцев, и на легкую пернатую дичь. Коллекция размещалась в специальной «оружейной» комнате под присмотром специальной прислуги.
– Мы и не знали, что ты увлекаешься охотой с гончими!
– Конечно, раньше я охотой не занимался. Но когда стал помещиком с гончими, чистокровными, костромскими, с ружьями. Перезнакомился с соседними помещиками, вместе стали выезжать на охоту. Осенью в лес. Какие здесь голоса, как здесь хорошо, какая музыка. Прямо-таки Бетховен! Как это все прекрасно!
Глаза у Василия блестели, он так страстно обо всем этом говорил, так увлеченно, что Бакшеев невольно спросил его:
– Но картины ты пишешь? Ты ведь хороший художник?
– Пишу!
Повел Бакшеева и Корина в свою мастерскую. Там на мольберте стояла почти завершенная картина. На большом холсте с правой его стороны была изображена часть барского дома с террасой, а перед ней – несколько фигур: сидящая за столом барыня в светлом лиловом шелковом платье, за ней стояли управляющий, экономка, горничные, все прислуга. Через большое окно дома была видна липовая аллея, а по ней церковная процессия с иконами, хоругвиями, много разных фигур.
Многофигурная сложная композиция была нарисована мастерским, превосходно в световом, колористическом отношении. Действительно, Василий Вопилов был великолепным художником, превосходным мастером. Картина настолько поразила его друзей, что Бакшеев повернулся к Василию Петровичу, обнял его, расцеловал.
– какая чудесная вещь! Заканчивай картину быстрее и давай нам на передвижную выставку. Ведь я с Алешей Кориным – члены Товарищества передвижников, и никаких препятствий для экспонирования твоей картины не будет!
– Хорошо! Как только кончу картину – сразу пришлю вам в Москву!
Так и договорились!
Затем Василий Вопилов повел Бакшеева и Корина в Кинешму – это около часа пешком по хорошей лесной дорожке. Почти в центре города показал свой дом – большое двухэтажное кирпичное строение в нижнем его этаже размещались магазины, а наверху – квартиры. Часть их Вопилов отдавал в наем и имел от этого приличный доход.
Чувствовалось, что Василий Николаевич Бакшеев с некоторой завистью осматривал владения Вопилова, ставшего таким богатым человеком. Он теперь может спокойно и уверенно заниматься творчеством, писать картины, – никакие материальные трудности ему мешать не будут. В такой благоприятной обстановке он, действительно станет большим, известным художником. Вот какую большую и серьезную картину задумал! Она, наверняка, станет заметным явлением на Передвижной выставке.
Бакшеев и Корин еще пару дней провели в усадьбе Вопилова. Сделали несколько живописных этюдов, массу рисунков в своих путевых альбомчиках. Все это им позже пригодилось ля картин, задуманных в Плесе.
Когда в Москве Бакшеев рассказал об этой кинешемской встрече профессору Училища Владимиру Егоровичу Маковскому, от обрадовался:
– Вопилов – хороший художник. Я помню его по Училищу, он талантливый, обещающий живописец. А его картину, о которой вы рассказываете, мы покажем на Передвижной выставке…
Но картину Василий Вопилов так и не прислал, несмотря на неоднократные запросы Бакшеева. А потом и вообще перестал отвечать на письма.
Лет через десять, это, наверное, было в году 1910–1912-м Василий Николаевич встретил Вопилова в Москве, на Арбате. Вначале не узнал – он – не он? Потом кинулся к нему.
– Как ты попал в Москву? Где живешь, что делаешь? Куда так неожиданно исчез?
– Живу в Тифлисе. Преподаю рисование в реальном училище. Деньги нужны, живу очень трудно…
– Но ведь ты – богатый человек! Усадьба, дом…
– Деньги как-то быстро кончились. Усадьбу и дом продал. Картин больше не пишу. Вот так все получилось!..
Так вот талант, большой, яркий талант, пропал. Что за причина? Василий Николаевич отвечает так. Причина в том, что Вопилов был созерцатель, он любил природу, любил красоту звука, цвета. Глядя на окружающую его красоту, он не мог оторваться от наслаждения, какое он испытывал. Он чувствовал и жил этой красотой и расстаться с этим наслаждением не мог. У него не было силы воли воплотить это в картине.
Может быть, это и так. Либо причины потери такого дарования были гораздо прозаичнее и проще.
Словом, большого художника из Василия Вопилова, к величайшему огорчению, не получилось. А мог бы стать хотя бы «звездой первой величины» в кинешемской художественной летописи. А кто сейчас помнит о нем? Местонахождение картины «В гостях у старой барыни» неизвестно. Лишь две его картины «Дети бедняка» и «Старик» каким-то образом попали в Ярославский художественный музей.
А вот для Василия Николаевича Бакшеева, который стал выдающимся мастером, Народным художником СССР, действительным членом Академии художеств СССР, Лауреатом Государственной премии СССР, профессором, встреча с «барином» в Кинешме и все последующие посещения этого города и его окрестностей, натурные и иные впечатления от этих дивных мест дали большой материал для ряда его произведений.
К ним я отнес бы картину «На палубе третьего класса», исполненную в 1890 году, а затем, уже в 1896 году – «В каюте третьего класса». Этим же годом датирован холст «Вечер на берегу Волги» – произведение, обобщающее многие волжские впечатления и настроения художника. Сюда вошли и те вечера, которые Бакшеев провел в усадьбе Василия Петровича Вопилова. Здесь были, наверное, и радость встречи с ярким самобытным талантом, и горькое сожаление его утраты.
Словом, Кинешма оставила несомненные следы в творчестве Бакшеева, какими бы тонкими или пунктирными они ни были.
20. Возок из семнадцатого века.
Летом 1901 года художник Сергей Васильевич Иванов со своим другом, сотоварищем по Московскому Училищу живописи, ваяния и зодчества Сергеем Арсеньевичем Виноградовым совершили большое путешествие по Средней Волге. Они посетили Рыбинск, Ярославль, Кострому, Кинешму, Тверь, Мологу, Гороховец. Иванов был уже вполне состоявшийся художник, автор нескольких остро социальных произведений, которые, казалось бы, определили тематическую направленность его творчества, вполне соответствующую общественно-политической обстановке в России того времени. До сих пор они хорошо известны по многочисленным публикациям, являются хрестоматийными приметами отечественной истории. Это – «В дороге. Смерть переселенца» (1889), «Вагон 4-го класса» (1888–1889), «У острога» (1885), серия этюдов, исполненных в 1891 году в Саратовской пересыльной тюрьме. «Бунт в деревне» (1889), «Смута» (1896). Названия работ уже сами по себе говорят об их содержании.
Можно было бы предполагать, что поездка по волжским городам Сергея Иванова – художника со столь определенной, четко очерченной тематической привязанностью ставит своей задачей сбор материала для создания подобных же картин. Но она дала совершенно неожиданный результат. Я, естественно, далек от мысли утверждать, что нечто увиденное Сергеем Васильевичем в Ярославле, Костроме или Кинешме, изменило социальное мировоззрение художника. И он создал картины, совсем не похожие на все им прежде исполненные и полностью лишенные какой-либо злободневной социальной обостренности, которой прежде был известен и за которую почитаем. Творческий процесс очень сложен, затейлив и подчас, с первого взгляда, непредсказуем. И кажущиеся поразительные неожиданности у художника зрели давно и лишь теперь получили свой выход.
Таким выходом для Иванова и стала поездка по старинным русским городам, которые древними своими памятниками, былинами и легендами столь точно и наглядно были связаны с историей нашего Отечества. И появился целые цикл историко-этнографических работ – «приезд иностранцев. XVII век» (1901), «Семья», «Царь. XVI век» (1902), «Поход москвитян. XVI век» (1903), «Встреча воеводы», «Стрельцы в Стрелецкой слободе», «Боярская дума», «Жилье восточных славян», «В приказе московских времен» и другие. Совершенно другие темы совершенно другого художника. Было чему удивляться, было над чем поразмышлять. И такой крутой тематический, более того – мировоззренческий поворот в творчестве художника логически связывался с его волжской поездкой.
Этот стремительный «вираж» дался художнику совсем нелегко. Это был серьезный не столько тематический, сколько духовно-нравственный передом от остро социальных проблем сегодняшнего дня, от критического настроя по отношению к существующим государственным порядкам, от почти революционных призывов к утверждению устоев русской государственности, царской государственности. Для человека широких демократических взглядов, каким был Сергей Иванов, такой творческих исход остается до сего времени неожиданным и глубоко неизученным. В частности, какую роль в этом преобразовании сыграла волжская поездка.
Ведь именно она дала художнику исторический, этнографический и бытовой материал для его картин. Он сделал множество зарисовок, набросков, этюдов не только храмов и старинных зданий в Ярославле или Костроме, но старинных предметов, церковной и бытовой утвари, виденных им в музеях, монастырских и церковных древлехранилищах, в старых купеческих домах. Сергей Васильевич собрал небольшую коллекцию предметов быта и народного творчества, образцов старого русского костюма.
А в Кинешме в сарае одной купеческой семьи нашел старинный возок, которому было чуть ли не двести лет и который привез из Москвы прадед нынешнего его владельца. Возок был сделан настолько добротно, что его можно было вполне использовать и ныне. Обрадованный Сергей Васильевич стал лихорадочно его зарисовывать.
– Хочешь, я его тебе продам? – сказал купец. – Нам он уже не нужен. Я возьму недорого…
– А как же я его в Москву Досталю?
– Не беспокойся! Вместе с хлебом, лесом и рыбой отвезем и возок.
Действительно, когда Сергей Васильевич возвратился из волжской ездки, возок уже ждал его в доме. Художник сделал его «персонажем» в своей картине «Приезд иностранцев. XVII век». Посмотрите в левом верхнем углу холста – из него выходят заморские гости, это тот самый кинешемский возок. Сергей Васильевич использовал возок и для своей повседневной работы – писал из него зимой, удобно и тепло.
Сергей Иванов был дотошен и точен в изображении одежды, предметов оружия, даже бубликов из той же картины «Приезд иностранцев». Художник Константин Аполлонович Савицкий считал его картину «Поход москвитян» «одним из наиболее крупных и ценных исторических произведений того времени». Имея в виду прежде всего его этнографическую, бытовую, предметную точность. Конечно, Сергей Васильевич использовал и соответствующую литературу, альбомы, иконографический материал.
В 1906 году Сергей Иванов, прежде всего за цикл исторических произведений был удостоен звания академика Петербургской Академии художеств. Кстати, кроме Московского училища живописи, ваяния и зодчества Сергей Васильевич в 1882–1884 годах прослушал курс лекций и в Академии художеств.
Еще в конце 1950 – начале 1960 годов в усадьбе художника на станции Турист по Савеловской железной дороге, в его семье хранилось более полутора тысяч (!) этюдов, рисунков, набросков к циклу исторических картин. Прежде всего, натурных, исполненных во время волжской поездки в Ярославль, Кострому, другие приволжские города. И, конечно же, в Кинешму. Сберегся и кинешемский возок, редчайшая историческая и художественная реликвия. Словом, уникальный «кинешемский» музей. Однако в то время никто этими материалами не заинтересовался, никому они не были нужны. А сегодня, по прошествии почти 50 лет, думаю, что уже ничего не уцелело…
Да и последующая работа Сергея Васильевича Иванова как-то отодвинула в тень его недолгую, всего четырехлетнюю, но столь плодотворную работу над историческими картинами. Свершилось грандиозное и трагическое событие в истории России, которое сразу же заставило художника забыть о его предыдущем творчестве. Свершилась Первая русская революция 1905-1906 годов!
Сергей Васильевич Иванов откликнулся на нее и не мог не откликнуться! – наиболее значительными своими произведениями, которые стали вершиной его творчества и вошли в классику отечественного искусства. Не только как образцы художественного совершенства, но гражданского самосознания, мужества художника, его нетерпимости к социальному злу, жестокости и царскому гнету. Он встал на баррикады на стороне восставшего народа.
Сергей Васильевич Иванов создал потрясающие по своей художественной и общественно-политической силе картины «Расстрел», «Едут. Карательный отряд», «Бунт в деревне», «Забастовка», полные гнева, возмущения, боли и сострадания. И это был совершенно другой, совершенно не прежний художник. Не только тематикой, но даже стилистикой, колоритом, цветовым строем. Всем, всем, не похожий на себя – исторического живописца начала 1900 годов.
Однако и в те четыре года Сергей Иванов оставил своими историческими картинами яркий след в отечественной живописи, след, рожденный поездкой художника по волжским городам.
Умер Сергей Васильевич Иванов в 1910 году в возрасте 46 лет.
21. Прощание с Волгой.
Конец января 1938 года. Рига. Сергей Арсеньевич Виноградов в своей мастерской спешно дописывает картину, над которой работал долго, и которая отняла у него много душевных, нравственных и физических сил. Сегодня, наконец, он ее завершает. Еще раз осматривает живопись. Кажется, получилось. Подписывает, ставит дату и название «На Волге». Но чувство удовлетворения не приходит – сегодня грустный день – похороны художника К.С. Высоцкого, с которым Виноградов здесь, в Риге, сдружился.
Всю дорогу до кладбища Сергей Арсеньевич шел с непокрытой головой, а погода стояла сырая, промозглая, ветреная. На другой день он слег. Думал отлежится, но болезнь оказалась серьезной – воспаление легких. Его ослабевший организм не выдержал, и 5 февраля Сергей Арсеньевич Виноградов скончался. Похоронили его на том же рижском кладбище, недалеко от могилы Высоцкого.
Последняя его картина «На Волге» стала прощанием с Родиной, с Россией, но по стечению неблагоприятных жизненных обстоятельств последние пятнадцать лет вынужден был оставаться на чужбине. Свою любовь к Родине, ностальгическую взволнованность и душевный трепет он вложил в исповедальное свое, прощальное произведение. И не случайно, что из всей многообразной, творчески насыщенной жизни последний свой благодарственный и грустный поклон художник отдал Волге.
Писал Сергей Арсеньевич картину по памяти, по детским и юношеским воспоминаниям, по впечатлениям поездок на Волгу, вспоминая многие картины, ей посвященные на протяжении всей жизни, несмотря на иные свои творческие увлечения, страстные порывы и триумфальные успехи.
И вот на последнем живописном холсте изобразил обычный, ничем особенным не примечательный волжский сюжет. Внешне ничем не эффектный. Волга, спешат пароходы. Похоже на суету вблизи большой пристани. Конкретно какой? Картина не указывает. Она имеет обобщенный характер, собрана из разных впечатлений. И костромских, и ярославских, и рыбинских, и кинешемских. Быть может, даже больше, чем каких-либо других пристаней.
На переднем плане – корма баржи, на которой обычно перевозят хлеб или рыбу. Сейчас баржа загружена дровами. Вероятно, для подогрева пароходных котлов. Опершись на поленницу, стоит человек. На матроса не похож. Это крестьянин в лаптях. Очевидно, грузчик или сторож. Таких типажей в 1938 году на Волге уже давно не было. Но память Сергея Арсеньевича с самых детских впечатлений сохранила именно таких грузчиков-крестьян в лаптях.
Будущий художник родился в 1869 году в себе Большие Соли на притоке Волги – Солянице, близ речной пристани Бабайскиново, или просто Бабайская пристань. До нее от села было три версты. Но когда в половодье Волга подходила к самому селу, оно уже ничем не отличалась от других типичных волжских деревень, соседствующих с уездным городом Кинешма, который казался смышленому мальчугану средоточием всего самого интересного и необычного. А кинешемские ярмарки становились яркими, запоминающимися надолго праздниками. Жители Больших Солей принимали в этих ярмарках активное участие. Не только своим хлебом и рыбой, но и резчиками по дереву, игрушками из глины. Сережа Виноградов и сам довольно удачно резал фигурки птиц и зверей из дерева, лепил из глины, нравились и его рисунки.
Дед Сергея Виноградова был дьяком в Кинешме. Отец после окончания костромской семинарии получил приход в Больших Солях. Семья была большая, и мать, едва умевшая читать и писать, стремилась своим детям дать приличное образование. После окончания приходской школы Сергея отправляют в костромскую гимназию. Здесь он отдался целиком своему любимому занятию – рисованию. Поэтому родители решили отправить его в Москву, в Училище живописи, ваяния и зодчества. Там посмотрели его рисунки и приняли. Произошло это знаменательное событие в 1880 году. Его учителями были Перов, Саврасов, Поленов, Левитан, а товарищами – братья Коровины, Бакшеев, Архипов, Головин, Касаткин, Малютин, Нестеров. Дружба со многими из них и позже продолжалась не один десяток лет.
Во время летних каникул Виноградов обычно приезжал в Большие Соли к своим родителям, здесь много писал и рисовал. И главной его, а подчас и единственной «натурой» была Волга, вид окрестных деревень, крестьяне и крестьянки. К этим годам относятся его первые картины «Пристань на Волге», «На Волге», «Дача на Волге», «Починка барки», виды деревень, крестьяне.
В 1889 году Виноградов оканчивает Московское Училище живописи, ваяния и зодчества с Большой серебряной медалью и званием классного художника. Виноградов оказывается на распутье, чему отдать предпочтение – жанру или пейзажу. В это время Сергей Арсеньевич создает картины на социально-бытовые темы, как «Обед работников», «Бабы», «Без работы», «Выход из церкви».
Почти десять лет Виноградов находился на распутье. Жил то в Москве, Петербурге, то в Зарькове, то в Курске. Занимался то бытовым жанром, то крестьянскими темами, то пейзажами. Экспонировал свои работы у передвижников, в «Мире искусства», в группе художников, которые, в конце концов образовали Союз русских художников, в котором Сергей Арсеньевич становится одним из лидеров. Здесь у него в полной мере проявилась организаторская черта характера, умение лавировать между различными художественными группировками, выбирая наиболее преемлемую своим творческим запросам.
В такой сложной обстановке поездка на Волгу, в Плес в его близкие и дальние окрестности сыграла в то время определяющую роль. В 1898 году Виноградов вместе с Василием Васильевичем Переплетчиковым отправляются в Плес. Они встречаются с А.М. Кориным и скульптором С.М. Волнухиным, которые находятся здесь со своими семьями. Художники арендуют небольшой баркас, именуемый «броненосцем», и с раненого утра отправляются работать на противоположный берег Волги. Иногда заезжая далеко, почти до Кинешмы. Возвращались уже в темноте.
Виноградов работал много, энергично, с азартом и упоением. Вся его небольшая комнатушка была заставлена этюдами и набросками. Впервые художник почувствовал себя подлинным пейзажистом. С тех пор этот жанр для него становится главным в его творчестве, он наконец-то «нашел» себя.
Поэтому из Плеса так не хотелось уезжать! Но наступили пасмурные, холодные, дождливые дни и далеко уезжать «на этюды» было уже сложно. Все московские художники выехали из Плеса. И 24 августа покинули милый городок и Виноградов с Переплетчиковым. До Ярославля ехали на пароходе. Места им хорошо знакомые, родные, изъезженные. Близ Ярославля у Переплетчикова была дача в деревне Шашково. Здесь у Василия Васильевича побывали многие художники. Остановился там и Виноградов. А потом – в Москву, обрабатывать свои волжские этюды.
Летом 1900 года Виноградов «закрепляет» свои волжские впечатления большой поездкой. Он вместе со своим училищным другом Сергеем Васильевичем Ивановым посетили Рыбинск, Ярославль, Кострому, Кинешму, Тверь, Мологу, Гороховец. Если Иванов собирал материалы для своего цикла картин о древней Руси, то Виноградов вновь увлеченно пишет пейзажи. Один из них – «Сараи» очень понравился С.П. Дягилеву. «Виноградов мне всегда казался, прежде всего, пейзажистом, – писал он, – чтобы сделать молодому художнику комплимент, я скажу, что по свежести письма его «Сараи» напоминают лучшие пейзажи шведских художников».
Почему «шведских», а не французских или немецких, Сергей Павлович не уточняет. Но надо полагать, что этот «комплимент» весьма похвальный.
Но «Сараи» и другие подобные волжские пейзажи, затем поездка на север в Архангельскую губернию, все же оставались лишь ступенями, весьма непохожими друг на друга, прежде чем художник нашел себя, свое главное творческое призвание в изображениях старинных усадеб, спрятанных и ностальгически притихших среди вековых парков, аллей и прудов, усадебных интерьеров, со стародавними портретами в золоченых рамах именитых вельможных предков в полутемных анфиладах залов, с тускло горевшими свечами, с настороженным матовым блеском серебра, бронзы и фаянса с екатерининской стильной мебелью. Здесь художник дает полный простор своей дивной свето-цветовой импрессионистской палитре, которой он владеет артистически.
Это обращение к цвету, к его беспредельно тончайшим, фантастическим созвучиям, нюансам и градациям вообще было характерно для членов Союза русских художников и, прежде всего, для одного из его лидеров – Сергея Арсеньевича Виноградова. Именно «интерьерная» живопись становится вершиной его творческого взлета. Он входит в число первейших и популярнейших живописцев своего времени. Лучшие его произведения вошли в классику отечественного искусства.
К ним я с полным правом отношу картину «Солнечный свет через цветные стекла», пришедшую в кинешемский художественно-исторический музей из усадьбы Николая Рузского «Студеные ключи». Но как она попала в его коллекцию?
Ответ на этот вопрос я получил совершенно неожиданный. Позвонил как-то в плесский Музей И.И. Левитана, с которым у меня многолетняя дружба, с просьбой проконсультировать меня по какому-то «волжскому» вопросу. Затронули и кинешемскую картину Виноградова.
– По имеющимся в нашем музее и вполне достоверным сведениям Сергей Арсеньевич писал ее в имении Рузского «Студеные ключи» в 1900 годы…
Для меня это было неожиданным и, не скрою, приятным сюрпризом. Выходит, Сергей Арсеньевич работал в усадьбе Николая Павловича в период с 1913–1916 годы, от постройки усадьбы до исполнения картины.
Картина великолепная, прекрасная! Солнечная, светозарная, упоенная ликующим летним светом, который вдруг ворвался в комнату через цветные, словно витражные стекла и заиграл бурным фантастическим цветом на полу, стенах, увешенных картинами, столе, креслах, шторах, и все эти обыденные вещи превратились в волшебные жемчужины некоего свето-цветового царства, растворив их в голубовато-золотистых, пурпурно-зеленоватых, палевых, серебристых и еще невесть каких прозрачных отсветах. В комнату через открытое окно словно ворвался свежий волжский ветерок, с острым чарующим запахом зелени, трав и полевых цветов.
Если бы в кинешемский музей пришла одна эта картина, то и тогда он встал бы в ряд первейших провинциальных художественных сокровищниц.
И знаете, еще одна мысль не дает мне покоя. Не причастен ли к появлению в «Студеных ключах» Виноградов его училищный друг Михаил Михайлович Яровой? Он, повторяю, написал портрет Николая Павловича Рузского и был, очевидно, с ним дружен. Быть может, подсказал ему пригласить в усадьбу своего однокашника: причем к тому времени уже весьма популярного художника?! Получается занятный «треугольник». Насколько он соответствует действительности? Не знаю. Но это повод к размышлению и дальнейшим поискам.
Но после Октябрьской революции усадебная живопись перестала быть актуальной, востребованной. Растерянный Виноградов остался без любимого дела. Он пытается как-то приноровиться к новым общественно-социальным обстоятельствам. Пишет портреты, пейзажи, виды Москвы, даже революционные демонстрации, серии работ «В Крыму», где он живет на даже Константина Коровина, серию «По реке Оке».
В начале 1920-х годов Виноградов месте с И.З. Грабарем организует выставку современных русских художников для распродажи в Америке. Эта затея не увенчалась успехом. Но Сергей Арсеньевич не спешит возвращаться в Москву.
Он заезжает в Ригу, где художник Н.П. Богданов-Бельский предлагает ему преподавать в его Студии. После некоторых колебаний Сергей Арсеньевич соглашается, и новая для него преподавательская деятельность его увлекает. Педагогом он оказался прекрасным. Некоторые его ученики, которые после окончания Студии отправляются работать в Париж, благодарят своего учителя за хорошую профессиональную выучку. Вскоре Богданов-Бельский отходит от дел, и Студия переходит к Виноградову.
Если до этого времени Сергей Арсеньевич подумывает о возвращении в Россию, то после приезда в Ригу его жены Ирины Казимировны, он уже навсегда остается в Латвии.
Помимо преподавательской деятельности и руководства Студией, Виноградов много работает. В Риге состоялись три персональные выставки его работ. Последняя, приуроченная к его 65-летию, состоялась в 1935 году. На ней экспонировалось более ста картин, этюдов и рисунков. Все его выставки пользовались большим успехом, о них с похвалой отзывались пресса и критики.
Правда, справедливо отмечали, что Виноградов был и остается сугубо русским художником. Со своей тематикой, своими традиционными реалистическими воззрениями на искусство и предназначение художника. Он не впал в «американизм», как многие русские художники, уехавшие в то время из России, не стал следовать в угоду зарубежной публике модным заграничным веяниям в искусстве. Он остался самим собой, и к этому в Латвии относились с пониманием и уважением.
На персональной выставке работ Виноградова 1935 года Сергей Арсеньевич показал картину «На Волге». Ее заметили. Предложили Виноградову показать ее в США на Международной выставке Карнеги Института в Питсбурге. Холст свой он туда отправил, но сам в Америку не поехал, несмотря на настойчивые приглашения присутствовать на презентации своего произведения. Он был уже болен, почти не слышал, с трудом ходил, опираясь на палку. Работал в деревне. Но оставался таким же добрым, приветливым и отзывчивым человеком. Когда узнал о болезни в Москве Михаила Васильевича Нестерова, то отправил необходимые ему лекарства.
Картина «На Волге» в Ригу уже не вернулась, она была кем-то куплена в Америке, и нынешнее ее местонахождение неизвестно. Поэтому Сергей Арсеньевич начинает писать другую, подобную же картину. Не копию, не дословное повторение, а совершенно иной вариант, с более ностальгическим содержанием. Завершил работу над ней в январе 1938 года…
Картина «На Волге» ныне находится в частном собрании в Латвии. В нашей стране, она, по-видимому, никогда не выставлялась.
22. Трагедия в Лаврушинском переулке.
В январе 1913 года в Третьяковской галерее произошло страшное событие, которое потрясло Россию, событие, которое до сего времени известно чуть ли ни каждому посетителю, кто прошел с экскурсией по залам знаменитой русской сокровищницы изобразительного искусства. Другая же трагедия, неразрывно связанная с той ужасной бедой, к сожалению, стала забываться.
Что же произошло в то январское морозное утро?
Но вначале о другом, совершенно о другом, казалось бы, не имеющем никакого отношения к трагедии в Лаврушинском переулке. Летом 1889 года группа выпускников Московского Училища живописи, ваяния и зодчества отправились писать этюды на Волгу, в чудесный городок Плес, который был «открыт» кумиром молодых художников – Исааком Ильичем Левитаном и стала «землей обетованной» для русских пейзажистов. Да и сам уважаемый мэтр со своими неизменными спутниками – Софьей Петровной Кувшинниковой и Алексеем Степановичем Степановым в то время уже находился в Плесе. Компания была веселой, задорной, шумной, разгульной. С молодежью было приятно проводить время отдыха, но работать вместе с ней было невозможно. Даже гостеприимные Левитан и Кувшинникова вынуждены были уехать в соседний Юрьевец, чтобы там предаться тихому сосредоточенному труду. Лишь после «бегства» в Юрьевец Исаак Ильич мог создать знаменитые картины «Тихая обитель» и «Вечерний звон».
Некоторые молодые художники также предпочитали уединенный «пленэр» на натуре, без громогласного соседства, суеты и споров. Таким был Егор Моисеевич Хруслов, вероятно, самый старший из них, ему было 28. Учился он трудно, легкостью нрава не отличался, товарищеских застолий избегал, к тому же был болезненно самолюбив, ко всему относился излишне серьезно, обстоятельно. Был человеком дотошным и обязательным.
Когда Егор Моисеевич неожиданно в Плесе встретил своего московского знакомого, который снимал дачу в одной из деревень на левом берегу Волги, почти напротив соседнего города Кинешмы, тот пригласил его поработать у него в спокойствии и уюте. Хруслов с радостью согласился. Забрал с собой холсты, краски, кисти, карандаши и бумагу и уже в Плесе показывался редко. За продуктами и другими необходимыми вещами он со своим приятелем переезжали через Волгу в Кинешму. Отсюда по железной дороге он возвратился в Москву.
Лето Егор Моисеевич провел плодотворно. Написал несколько картин. Преподаватели в училище, его товарищи посчитали их удачными. Тем не менее, когда одну из картин «На Волге» – приобрел Павел Михайлович Третьяков для своей галереи, это было невероятно радостным событием для молодого художника. Первая уже не ученическая, а вполне «взрослая», вполне самостоятельная картина – и сразу к Третьякову! Такой неожиданной удачей мог похвалиться разве лишь Левитан своей «Осенью в Сокольниках». Его Хруслов, тогда, естественно, не предполагал, что эта его картина в какой-то мере, через десять лет круто изменит его жизнь и станет трагически-пророческой.
Не мог Егор Моисеевич предугадать и то, что этот первый послеученический выход его на Волгу станет самым плодотворным в его творчестве, что здесь, близ Кинешмы, будут созданы лучшие его произведения.
Пока же жизнь Егора Хруслова складывалась неординарно и странно. В это время он становится известным не столько своим творчеством, сколько хозяйственно-организационной деятельностью. Он становится распорядителем выставок в Московском Обществе любителей художеств, а затем уполномоченным по выставкам Товарищества передвижников в Москве. Все отношения между московскими художниками и покупателями их работ с этих выставок проходят через его руки. Товарищи Хруслова высоко ценили безупречно ответственно, скрупулезное отношение Егора Моисеевича к своим обязанностям, ему полностью доверяли, он умел улаживать самые сложные, спорные отношения между художниками и покупателям. Я читал переписку Левитана с Хрусловым по этому поводу, и увидел, с каким уважением и доверием Исаак Ильич относился к предложениям и замечаниям своего бывшего ученика.
Но эта работа требовала от Хруслова много времени, энергии, нервов, поэтому творчеством он занимался мало. Но в 1895 году снова ездил на Волгу. Быть может, в окрестности Кинешмы. И написал несколько картин. Одна из них «Берег волги» также окажется в Третьяковской галерее, но при обстоятельствах необычных, драматических.
После смерти в 1898 году Павла Михайловича Третьякова для управления галереи был создан специальный совет, куда вошли художники И.С. Остроухов и В.А. Серов, а также дочь Павла Михайловича – А.П. Боткина. А ответственейшее место хранителя галереи, который взял бы часть обязанностей Павла Михайловича, предложили Егору Моисеевичу Хруслову. Выбор был, далеко не случайным, он обсуждался самым серьезным образом. Теперь в Третьяковской галерее было два хранителя – к уже в ней работавшему Николаю Андреевич Мудрогелю присоединился Хруслов – именно на них держалась вся повседневная, сложная и кропотливая работа в галерее.
«Егор Моисеевич Хруслов, – вспоминает Николай Андреевич, – проработал в галерее двенадцать лет, и эти двенадцать лет он целиком, до последних дней отдал галерее. Мы с ним жили в одном доме, рядом с галереей, он – внизу, а я – наверху. Если он, бывало, отлучался из галереи хотя бы на один час, он сообщал об этом мне:
– Вы уж посмотрите, Николай Андреевич! Я сбегаю за полчаса.
Также и я сообщал ему, если уходил из галереи. Он, усмехаясь говорил:
– Мы с Вами, как цепные псы, охраняем галерею – и день и ночь!
Действительно, мы все время отдавали галерее. Хруслов также был бессемейным, и все его интересы сосредоточивались на галерее. Никаких праздников он не соблюдал, в отпуск все десять лет не ездил…»
К сожалению, и творчеством Егор Моисеевич больше не занимался. Иногда подходил к своей картине «На Волге», которая висела на стене в одном из залов, долго стоял перед ней в тяжелом раздумье, вздыхал и продолжал осмотр залов. Ох, как невероятно мучительно дался ему отказ от своего живописного таланта, а он у него, несомненно был, ради работы в Третьяковской галерее. Это решение потребовало от него не только психологического и нравственного перелома, но и безнадежного физического недомогания.
Егор Моисеевич заболел туберкулезом. Когда об этом узнал Илья Семенович Остроухов, он обратился в городскую думу за денежной помощью для больного смотрителя. Дума отказалась помочь. Тогда Остроухов дал свои и немалые деньги. Но, зная щепетильный характер Хруслова, передавал их якобы от городской думы.
Наступил страшный январский день 1913 года. Утро началось обычно, в строго намеченном порядке. Без пяти минут десять все служащие были на своих местах. Все ждали появления Хруслова. Он, как всегда, пришел ровно в десять. Галерея открыла свои двери. И первым посетителем стал молодой человек лет двадцати пяти. Он перегнал Егора Моисеевича и стремительно вбежал наверх по лестнице. И вдруг из зала, куда только что прошел посетитель, раздался странный звук, который пронесся по всей галерее. Как будто бы что-то треснуло. Раздался удар – тррр! И еще – удар и тррр! Все бросились в репинский зал. Когда Хруслов, Мудрогель и служащие вбежали туда, они увидели молодого человека с финским ножом в руке подле картины «Иван Грозный и сын его Иван», наносящего по полотну удары ножом. Лицо его было бледно, глаза бессмысленно блуждали, он кричал:
– Довольно крови! Довольно крови!
Двое служащих схватили его, вырвали нож. Потрясенный Хруслов увидел на репинской картине три страшных пореза. С первого взгляда, преступник безвозвратно погубил картину. Сразу же позвонили в полицию, затем Остроухову.
«Тридцать один год я уже прослужил в галерее, – вспоминал тот зловещий денно Николай Андреевич Мудрогель. – Двадцать восемь лет из них ежедневно смотрел на эту картину – и вдруг такое несчастье!
Остроухов и Хруслов были вне себя. Хруслов плакал, Остроухов неистово ругался, бранил нас за то, что мы не уберегли картину. Я не мог сказать ни слова от крайнего волнения… Какой тяжелый это был день! Остроухов подал прошение об отставке. Хруслов, и без того больной, слег в постель, стал задумываться…»
Егор Моисеевич во всем винил себя, бормотал, что ему нет никакого прощения, что после такого несчастья ему не хочется жить. И снова слезы лились из его воспаленных глаз. Правда, лишь один раз спросил:
– Кто он?
– Абрам Балашов. Из старообрядцев. Занимался живописью, писал иконы. Признан умалишенным, сейчас находится в психиатрической лечебнице…
И снова замолчал. Лежал в постели, уставившись в одну точку.
Обеспокоенный Остроухов, словно предчувствуя очередную беду, поручил служащим присматривать за Хрусловым. Но больше он ни с кем не хотел разговаривать, молчал и плакал. Через несколько дней, никого не предупредив, даже Мудрогеля, встал, поехал в Сокольники – и там кончил жизнь самоубийством, бросился под поезд.
Николай Андреевич Мудрогель нашел в скромном его жилище несколько старых картин, которые позже, в 1929 году передал в Третьяковскую галерею. Сейчас здесь находится семь работ Егора Моисеевича – «Ночное» (1880), «Степь» и этюд к ней (1887), «Снопы» (1887–1888), «Теремок» (1880), и уже упомянутые «На Волге» и «Берег Волги».
О жизни Егора Моисеевича Хруслова сохранилось немного сведений. Мы ничего не знаем о месте его рождения, о до училищном периоде его жизни. Да и позже его жизнь и творчество предстают перед нами фрагментарными и порой противоречивыми отрывками. О его работе в Третьяковской галерее известно из воспоминаний Николая Андреевича Мудрогеля «Пятьдесят восемь лет в Третьяковской галерее», изданных в 1962 году крохотным тиражом. Хотя, уверен, что Егор Хруслов достоин отдельного подробного и уважительного исследования.
Недавно в Аукционном Доме «Гелос» была выставлена доселе неизвестная картина Егора Хруслова «Волжский пейзаж» и, обратите внимание, исполненная в 1890 году. То есть на основе натурных этюдов, сделанных в окрестностях Кинешмы. В свой, наверное, самый плодотворный период творчества. Специалисты высоко оценивают профессиональное качество этой работы.
мы в социальных сетях