Татьяна Крупнова г. Лух.
АРХИВНЫЕ ДОКУМЕНТЫ РАССКАЗЫВАЮТ
В документах Конюшенного, Разрядного, Поместного приказов, в отделе древних рукописей Центрального государственного архива древних актов хранится немало документов по истории Лухского края. В 1999 году, выбрав из собрания сочинений С.М.Соловьева «История России с древнейших времен» сноски на документы, касающиеся истории Луха, я сделала запрос в ЦГАДА с просьбой прислать копии этих документов в полном объеме. А также других документов, касающихся истории Тихоновой пустыни и личности настоятеля этого монастыря – игумена Иона (Балахонца). На собственном опыте знаю, сколь кропотливая работа с архивными документами. Порой не один день разбираешься в двух-трех страничках драгоценного текста. А порой неделю листаешь горы фолиантов и тоненьких папочек, чтобы этот самый текст отыскать.
Признаюсь честно, я забыла про тот свой запрос пятилетней давности. И вдруг, в конце августа, получаю посылку из… Центрального государственного архива древних актов. В посылке – документы. Скажу сразу, что больше половины мне известны по публикациям журналиста-краеведа А.Е.Баранова, да и по собственным изысканиям, когда доводилось поработать в ЦГАДА. А вот среди неизвестных мне документов есть очень ценные, в том числе отрывки из летописи, которую писал лухский мещанин Степан Васильев в начале ХVII века.
Представляемый читателю материал, хоть и изложенный в литературно-художественной форме, имеет под собой строго документальную основу: ни одного вымышленного лица, ни одного выдуманного факта.
Итак, приступим с Божией помощью…
СТЕПКА
Размазывая по заляпанному копотью и сажей лицу кровь, сочившуюся из пробитой головы, и слезы, ручьями лившиеся из глаз, семнадцатилетний отрок Степка Васильев бежал одному ему известными тропками в свой пустой дом в Лухе. Он часто оглядывался. Зарево освещало все окрест, было светло. Вспыхивали искры уже угасавшего пожара, спалившего любимый Степкин приют – Тихонову пустынь.
В июне светает рано, и парень добрался домой уже засветло. Зачерпнул воды из бадейки, обмыл лицо и голову. Спать не хотелось. Да и как заснешь…
Степка взял из связки новое гусиное перо, очинил его. Положил перед собой чистый лист бумаги, развел свежие чернила из сажи и задумался…
Не слишком радовала Степку жизнь хорошими событиями. Были когда-то у него мама и папа, были сестренки, с которыми парнишка ох как не любил нянчиться. Но приходилось – он был старшим. И так не слишком богато жила семья, но и это кончилось в одночасье. Сначала царь-голод прибрал сестренок, потом отца, потом мать. Остался Степка один-одинешенек. Пробовал милостыню просить – да кто подаст? Покойников вон каждый день хоронят.
Вышел Степка из дома, припер дверь полешком, пристроил палку под батожок и побрел куда глаза глядят. А глаза-то почти и не видели ничего от голода. Брел-брел Степка, кончились силы у пацаненка, лег он в придорожную канаву и закрыл глаза – помирать собрался. Потерял сознание. Было в ту пору Степке десять лет.
Не послал Господь мальчонке смерть. Нашел его игумен Тихоновой пустыни Ферапонт, благо упал Степка недалеко от стен монастыря. Поднял батюшка невесомое тельце и принес к себе в келью.
Целый месяц выхаживал игумен Степана. Симпатичный мальчонка ожил, оправился, зарозовел румянец на щеках, в колечки завились золотистые волосы. Определил игумен Степана к себе в келейники и исподволь начал приучать к грамоте. Мальчик быстро усвоил «аз-буки-веди».
Но вскоре еще одна беда потрясла детскую душу – кончился голод, но умер игумен Ферапонт. Казалось, кончилось Степкино счастье, но…
Новый игумен, отец Иона Балахонец (родом из Балахны), вызвал Степана к себе и имел с ним долгий и строгий разговор, из которого выяснилось, что к монашеской жизни у мальчугана склонности нет, но велика тяга к книжной премудрости. Еще некоторое время пожил он в монастыре, переписывая духовные книги, над которыми когда-то трудился сам преподобный Тихон.
В пятнадцать лет, в 1606 году, Степка вновь перебрался в свой дом в Лухе. Игумен Иона помог обустроиться и подарил пареньку кипу дорогущей по тем временам хорошей белой бумаги.
- Попробуй записывать все, что происходит с тобой и вокруг тебя. Господь тебе в помощь.
Степан воспринял благословение игумена как послушание. Каждый день он бегал в монастырь: помогал братии по хозяйству, переписывал книги. А вечером жил дома, при свете лучины, записывал разные события из своей жизни. Событий было немного, поэтому Степка описал свое детство… (Надо сказать, игумен Иона сразу разглядел в пареньке способности к сочинительству, поэтому и предложил писать. Так у Луха появился свой летописец. Степан Васильев писал скорее не летопись, а делал, говоря современным языком, дневниковые записи. Но они очень интересны, и по ним легко узнавать хронику тех лет. Тем более что Степан очутился в водовороте таких событий, которые историки называют поворотными. Начиналось Смутное время.)
Степка еще раз протер мокрой тряпочкой лоб, потому что кровь сочилась из раны, взял в руки перо, обмакнул в чернила и вывел: «Лето 1608 от Рождества Христова, июня 15 дня. Вчера мне пробили голову». Далее парень описал события предыдущих дней, записать которые не имел возможности. А события важные.
27 мая в Тихонову пустынь, где Степа с братией полол луковые грядки, прискакал на куцей лошадке сермяжный мужичонка, весь залитый кровью. Встретившему его игумену Ионе сказал тихим голосом:
- Кинешму побили, кого в Волге потопили, баб и детишков в церкви сожгли. Сюда зверь Лисовский идет. Спасайтесь, кто может. Помоги вам Бог.
Мужичонка как-то странно сполз с лошади и упал к ногам игумена. Помощь ему уже не требовалась: душа безымянного мужика тихо отлетела в Горнии Выси.
- Как же Лух без воеводы? – вслух думал игумен Иона.
А Степка вспомнил, что третьего дня лухский воевода, ставленник Лжедмитрия II пан Просовецкий, спешно уехал из Луха. Наглого пана не любили. Он свысока смотрел на православный люд, заходил в церковь с собаками, его приспешники брали все, что плохо лежит. И вдруг все резко кончилось. Просовецкий уехал. В Лухе обрадовались.
А 5 мая пан Лисовский подошел к Луху. Защитники крепости, оставшиеся без воеводы, долго противостоять ему не могли. Лисовский сжег дом воеводы, ограбил церкви и двинулся на Шую, оставив в поверженном Лухе гарнизон. Из глаз Степки потекли слезы горечи и обиды, когда он описывал бесчинства поляков в Лухе. Так и записал. «Я плачу». Во время пьяных оргий они хватали посадских людей и крестьян, обвязывали их соломой и поджигали. Громкий пьяный хохот разносился по посаду, когда по улицам с криками «Спасите!» бегали горящие люди.
Тихонова пустынь готовилась к празднованию дня блаженной кончины преподобного Тихона. В ночь с 14 на 15 июня Степка не пошел домой. Остался в монастыре. Стемнело. И вдруг у ворот раздался страшный шум и треск ломающегося дерева.
Подняв на пики ничего не понявшего привратника, бандиты ворвались в обитель. Началась форменная бойня. Озверевшие от того, что в бедном монастыре нет никаких сокровищ, поляки всячески изощрялись в пытках над иноками.
Когда они ворвались в храм Николая Чудотворца, навстречу им величественно шагнул игумен Иона:
- Что вы, христопродавцы творите, опом… – он не договорил. Его сильно толкнули об угол аналоя, игумен упал, потеряв сознание. Метнувшегося на помощь святому отцу Степку ударили палашом по голове. Удар пришелся плашмя, поэтому он был только ранен.
Крики ужаса и боли переместились в слободку. А храм Николая Чудотворца разгорался жарким костром. Степка почувствовал, как чьи-то крепкие руки помогают ему подняться. Он разлепил залитые кровью глаза и узнал знакомого мужика из слободы:
- Если можешь, паря, беги, спасайся. Игумена и других святых отцов мы уже вывели и спрятали. Беги. Бог тебе в помощь.
И заключалась запись «июня 15 дня» словами, которые стали хрестоматийными: «Чин иноческий не вскоре они смерти предаяху, но прежде мучащее всячески и огнем жгущее, испытующе сокровищ и потом смерти предаяху».
А вскоре в Лухе появился новый воевода, ставленник Лисовского Федор Плещеев.
По летописи Степана Васильева, 1608 год
ПАН ЛИСОВСКИЙ
Чтобы лучше понять суть происходящего, нужно вкратце обрисовать человека, ставшего злым гением Луха.
…В одной из иезуитских школ литовского города Вильно учился сын разорившегося польского шляхтича Александр Лисовский. Вскоре ему учиться надоело, и, по его собственным словам, он поспешил променять «премудрую латынь на боевого коня». В молодости Лисовский служил в «вольном полку» польского воеводы Яна Боровского. А потом в чине ротмистра (полковника) стал во главе отряда жолнеров (конников-кавалеристов). По имени своего командира отряд получил название «вольных лисовчиков».
«Вольными» они назывались потому, что не желали никому подчиняться: ни польскому сейму, ни королю Сигизмунду. Это была шайка бандитов-налетчиков на конях, которая наводила ужас на русские города и села.
Вначале «вольные лисовчики» разоряли северную Украину, переметнулись на земли Пскова и Новгорода, а затем ротмистр Лисовский начал рейды своей конницы на Восток.
Однажды в ходе рейда «вольные лисовчики» разбили такую же банду польских конников, которой командовал пан Просовецкий. Пало с той и другой стороны около тысячи человек. Просовецкому удалось бежать от расправы, но Лисовский посулил его поймать и «повыдергать ноги, чтобы на коня больше не садился».
За избиение своих же польских конников сейм под угрозой смертной казни запретил Лисовскому возвращаться на родину и объявил его вне закона.
В ответ на решение сейма пан Александр ограбил по дороге польского посла в Москве, захватив солидную казну. Перед своим отрядом он бахвалился:
- Я сам себе король. Но я не хочу быть таким слюнявым королем, как Сигизмунд. Он швед по рождению, немец по образу мыслей, римлянин по религии. В нем и крупицы нет от поляка. Плевал я на такого короля!
В отчет «вольные лисовчики» кричали:
- Ты наш король, Александр!
Правильно организованная и отлично вышколенная суровым атаманом шайка алчных разбойников использовала смуту и разброд в верхах московского государства, делала свое дело почти без военного проигрыша.
Еще до прихода в Московию Лжедмитрия II Лисовский взял Суздаль и Шую и устроил в этих городах опорные базы. А в мае 1608 года он оказался уже под Кинешмой. Кинешамцы во главе с воеводой Федором Боборыкиным оказали «лисовчикам» сопротивление. Бой шел за каждую улицу, за каждый дом. Но силы были слишком неравны. Мирные по сути своей кинешемцы хоть и сопротивлялись отчаянно, но не смогли одолеть организованное, обученное войско. Кровью и слезами вписаны кинешемские события в историю Смутного времени.
Услышав о том, что Лисовский подходит к Кинешме, сидевший в Лухе на воеводстве пан Просовецкий, изрядно перепугавшись, спешно собрался и уехал жаловаться на своего врага Тушинскому вору. Лух остался без воеводы.
По сочинениям С.М.Соловьева «История России с древнейших времен» и запискам неизвестного кинешемца «Побоище Кинешмы и плач умерших лета 1608 года мая 26 дня».
ИГУМЕН ИОНА БАЛАХОНЕЦ
Игумен лежал на жестком ложе в своей келье. Сильно болела голова. Но боль физическая была слабее боли душевной. Оставшиеся в живых после недавней бойни монахи и послушники вместе со слободскими мужиками ушли в лес: нужно было готовить бревна для ремонта церкви Николая Чудотворца. Хорошо еще, что в ту ночь не было ветра и пострадал лишь этот храм. Да какое там пострадал – сгорел почти дотла.
Но не эти, а другие мысли больше мучили больного. Как же так, игумен Иона поверил, что «новый» Дмитрий – настоящий сын Ивана Грозного. Как сразу поверил в самозванство Гришки Отрепьева. В Московии ждали, что с появлением настоящего царя поляки будут изгнаны, а свои, доморощенные супостаты будут усмирены. Но вместо этого Дмитрий II привел с собой еще иноземцев и засел в Тушине, за что народ тут же окрестил его Тушинским вором.
Выбранный боярской думой на царский трон Василий Шуйский правителем оказался слабым. Хотя, как рассказывали вернувшиеся из Москвы луховчане, вел себя очень достойно, когда Лжедмитрий I приговорил его к смертной казни. Но в последний момент, когда голова боярина уже лежала на плахе палача, к лобному месту принесли указ о помиловании.
Игумен Иона тяжело вздохнул. Что же это делается такое. Вон Степан сегодня пришел из Луха, рассказывал, что творят поляки. А не далее как вчера прибежали крестьяне из Городка и рассказали, что налетели проклятые жолнеры и стали требовать медовухи и девок. Слава Богу, обошлось без жертв – медовухи дали, а девки успели убежать в лес.
Мысли разбредались. Но вот одна из них начала принимать форму. Игумен Иона знал, что Лисовский находится в Шуе и решил идти к пану просить, чтоб усмирил своих подручных. Откуда честному игумену было знать, что ничего святого у жестокого пана не осталось – ни чести, ни совести, ни милосердия.
Однако осуществить задуманное не удалось. События вдруг приняли крутой оборот. Сначала Степан сообщил, что в Лухе назревает заговор. Потом в монастырь пришел посланник от нижегородского игумена Иоиля, который просил Иону обратиться с воззванием к землякам – жителям Балахны, – чтобы «едино держаться того царя, который на Москве». То есть Василия Шуйского.
Помолившись Богу, игумен Иона начал обдумывать и писать воззвание к жителям Балахны, когда зашел келейник:
- Батюшка, там из Луха к тебе просятся.
В келью игумена вошли посадский житель Илья Деньгин, крестьянин Григорий Лапша. Этих Иона знал, они уже были у него. А вот третьего – воинского человека – игумен не знал.
- Это стрелецкий сотник Федор Красный, прискакал из Юрьевца, – пояснил Лапша. – А пришли мы к тебе, батюшка, за советом и благословением.
Долгий шел разговор в игуменской келье. И о том, что никакого житья не стало от супостатов своих и иноземных, и о том, что мужички стонут по всему Поволжью, что руки уже сами тянутся к мечу и топору вместо того, чтобы браться за соху. Терпению народа приходит конец.
Игумен Иона рассказал о письме настоятеля нижегородского Вознесенского монастыря Иоиля, в котором, в частности, сообщалось о «восставших за государственный порядок нижегородцах».
На этом своеобразном совете было решено, что воззвание игумена Ионы будет распространено не только в Балахне.
В самые ближайшие дни из Луха по городам и весям Поволжья разъехались гонцы. Федор Красный – в Юрьевец, в Гороховец, Холуй, Решму, Балахну отправились Лапша, Деньгин, Наговицын, Кувшинников. Они несли не только горячие слова воззвания игумена Ионы, но и его благословение на восстание за государственный порядок.
В Лухе тоже вооружались: посадские люди, крестьяне собирались в отряды. Степан Васильев принес свой топор соседу-плотнику, чтобы сделал «топорище длинно», дабы сражаться было удобно.
С этим топором, больше похожим на алебарду, Степан пришел к игумену Ионе. В монастыре творилось невероятное. Из окрестных деревень подходили монастырские крестьяне за благословением на битву с супостатами. остро отточенные колья, багры, топоры угрожающе топорщились у стен обители.
- Куда это ты, сын мой, собрался с таким интересным топором? – с ласковой улыбкой спросил игумен Иона Степана.
- Благослови, батюшка, на битву, – смущенно попросил отрок.
- Хоть и грех мне смертоносное оружие в руках держать, только давай сюда свой топор. Рано тебе воевать. А случись чего, кто про подвиги ратные напишет?
- Как же я напишу, если ничего не увижу? – со слезами в голосе спросил Степан.
- Люди расскажут.
«Кривду сотворил со мной батюшка, – записал вечером Степан, – не благословил на битву».
Прослыхав каким-то образом о том, что в Лухе и окрестных деревнях «черные люди» вооружаются да еще и подкрепление с разных сторон подходит, Федор Плещеев послал гонца в Шую к Лисовскому. Атаман со своими основными силами двинул на Лух.
В сосновом бору близ Луха игумен Иона служил молебен и благословлял воинство на битву. В состав народного ополчения влился и отряд монастырских крестьян, тоже уставших от набегов «лисовчиков» на их деревни.
Сеча состоялась 7 августа 1608 года на берегу реки Лух возле лухской осадной крепости. Уже не растерянные люди противостояли «лисовчикам», а организованные воины, движимые ненавистью к поработителям, к разорителям родных очагов.
- Виват, польска! Побьем луховчан! – кричал Лисовский.
Но не тут – то было. В пылу сечи, как записывал со слов очевидцев Степан Васильев, Григорий Лапша выбил из рук удалого ротмистра саблю, и Лисовский позорно бежал с поля боя, а за ним и его войско. Вместе с Лисовским отбыл из Луха Плещеев. Народное ополчение преследовало Лисовского до Дунилова, где ополченцы встали острогом. Через четыре дня Лисовский предпринял еще одну попытку разбить народное войско, но снова потерпел поражение.
И все-таки эти единичные победы обстановку изменили мало. А Лисовский был мстительным человеком. И долго еще зверствовали «лисовчики» по волжским городам и весям.
После поражения под Лухом и Дуниловом Лисовский отбыл в Суздаль.
По сочинениям С.М.Соловьева «История России с древнейших времен» и летописи Степана Васильева, 1608 год.
ГРИГОРИЙ ЛАПША
Уже несколько дней суздальский монастырский холоп Софроний шел в Лух. В Суздале он был до полусмерти избит поляками «за осмеяние и злорадство». Но ему обязательно нужно было дойти до Луха, и он дошел. Встретив его в Лухе, Степан Васильев, заподозривший в Софронии шпиона, привел его в Тихонову пустынь к игумену Ионе Балахонцу.
Там-то Софроний и рассказал, что шел он к Лапше, чтобы предупредить, что Лисовский получил подкрепление и идет на Лух ловить «проклятого Гришку».
Было начало ноября 1609 года. Лисовский шел на Лух, чтобы «воздать отмщение». Но не дремали и в городе. Предупрежденный игуменом Ионой и получив его благословение Лапша, как пишет Степан Васильев, «вложи им мысль добру и воссташа жители Луха».
К приходу Лисовского Григорий Лапша сформировал из оставшихся в живых народных ополченцев и лухских посадских людей добровольно организованное и вполне дисциплинированное войско.
Творя суд и расправу, Лисовский в конце ноября подошел к Луху. Грозным молчанием встретили его валы осадной крепости. Спесивый пан завел переговоры с дерзким начальником «черных людей». Дескать, сдавайтесь без всяких условий, все равно побьем. Лапша оставил все эти задирки без ответа. Обозленный Лисовский начал осаду.
Поляки стояли лагерем в поле возле крепости. И Лапша решился на отчаянно смелую вылазку. В одну из долгих осенних ночей ударил такой мороз, что в одночасье сковал льдом реку и болото. Этим и воспользовался народный предводитель. Часть своей рати он под покровом предутренних сумерек вывел из крепости, провел непроходимыми до мороза тропами, возле которых осаждающие даже не думали выставлять дозоры.
Другая часть войска оставалась в крепости под командованием помощника Лапши – Третьяка. Здесь же находился и сбежавший потихоньку от игумена Ионы Степан Васильев со своим новым другом Софронием. Он видел все и записал тоже все.
Задача была поставлена следующая. Отряд Лапши остановится в лесу прямо напротив лагеря «лисовчиков». Затем стремительная атака, которую поддержит Третьяк столь же стремительной вылазкой из крепости. План неплохой, продуманный, но…
Выполнив первую часть задачи, Лапша получил известие, что в стане Лисовского что-то уж слишком оживленно. Посланные на разведку люди доложили, что «лисовчики» выследили движение отряда и готовятся к бою. Лапша сначала не поверил и отправился на разведку сам. Поляки и впрямь строились в боевые порядки. Положение осложнилось. На внезапность рассчитывать было уже нельзя. Приходилось встречаться с опасным противником лицом к лицу в открытом поле.
Лисовский же рассуждал по-своему. Зимовать в опустошенной, разграбленной и покинутой населением местности «лисовчикам» не светило. И пан Александр решил сначала быстренько расправиться с ослабленным гарнизоном крепости, а затем всей мощью обрушиться на отряд Лапши.
Пользуясь тем, что вода в крепостных рвах и в реке замерзла, «лисовчики» бойко пошли на приступ. Настойчивость их вот-вот должна бы быть вознаграждена. Отчаянно сражались луховчане за стены своей крепости. Но силы были слишком неравные. Третьяк уже выставил на стены последних воинов…
…Из леса до крепости бежать было неблизко. А крепкий мороз заставил воинов Лапши надеть даже овчинные полушубки и шубы. В таком облачении не больно-то просто маневрировать на поле битвы. Но время шло, и требовалось что-то срочно предпринять.
- А ну, раздевайтесь до исподних рубах – и с Богом вперед, – крикнул Лапша, показывая пример ополченцам.
…Пан Лисовский ликовал – крепость почти взята. Но вдруг из леса показался отряд Лапши. Скинув шубы и полушубки, ополченцы с неимоверной быстротой бежали через поле. Замерзшие комочки земли звонко похрустывали под ногами. Лисовский приказал прекратить штурм и развернуть своих воинов лицом к нападавшим. Но было уже поздно. Разгоряченные бегом, азартом боя и ненавистью, ополченцы с ходу врезались в ряды неприятеля и оказались в самой гуще схватки.
- Круши Литву! Побьем ляхов! Помогай нам, Богородица! – слышалось тут и там.
Луховчане прижали поляков к стенам крепости, сталкивали на лед крепостного рва. А со стен на них сыпались стрелы и камни. Хоть и крепкий, но еще «молодой» лед во рвах не выдержал, проломился и стал оседать. «Лисовчики», толкая и подминая друг друга, тонули в полыньях, а отряд Лапши теснил и рубил пытавшихся спастись.
Открылись ворота крепости, и конный отряд под водительством Смышляя сразу вступил в битву. Началось страшное избиение поляков.
За кровь жен, матерей и детей, за поруганный домашний очаг, за оскверненные храмы, за опоганенную землю родную отчаянно сражались луховчане. Пощады не было никому: слишком уж много страданий принесли «лисовчики» на нашу землю.
И враги дрогнули, побежали. Конный отряд Смышляя кинулся в погоню. Страшный путь отступления супостатов был усеян их трупами. Лисовский в самом начале разгрома бежал с поля боя.
А победители, как пишет Степан Васильев, «взяли много недостойных дворян и отправили их как пленных изменников в Нижний Новгород для отдания суду, а дома и усадьбы их разорили».
Какова дальнейшая судьба Григория Лапши, неизвестно. По одним сведениям, он погиб при разгроме Дуниловского острога. По другим – воевал в ополчении Дмитрия Пожарского. Но чего не знаем, того не знаем. А жаль…
Что же касается пана Лисовского, то он, собрав значительные силы, вновь обрушился на непокорный Дуниловский острог. Как пишет историк С.М.Соловьев, битва была жестокой, но народное войско было разбито и рассеяно. Это случилось в феврале 1609 года. Лисовский после разгрома острога всеми силами двинулся на Юрьевец. Юрьевчане сожгли посад на правом берегу Волги, а сами спрятались на левом берегу. Лисовский постоял на Юрьевце до 1611 года. И не думал – не гадал удалой полковник, какую «мерзкую» шутку сыграют с ним его старые враги из Луха.
По летописи Степана Васильева, 1609 год.
ЭПИЛОГ
Лухская земля в годы Смутного времени переживала те же потрясения, что и все Московское государство. Конечно, главные политические схватки происходили в Москве. Но отклики тех событий докатывались до самых глубоких местечек, затрагивая каждую семью, каждого человека.
Высокие политические интересы, авантюризм сталкивали в смертельной схватке самых разных лиц, брат шел на брата. Но в Лухе, да и в тысячах других глухих уголков Московии, хотели только покоя. А его как раз и не было.
И тем замечательнее факт, что измученный народ поднялся против супостатов – своих и иноземных. Лисовский убрался в Юрьевец, можно вздохнуть с облегчением.
Казалось бы, все потихоньку становится на свои места, приходит в норму. Но спокойствие длилось недолго. Грамота архимандрита Троице-Сергиевой лавры Дионисия, разосланная в 1611 году в понизовые поволжские города с просьбой о помощи, разбудила вулкан. Исподволь закипавшее в глубинах народа недовольство смутами вдруг выплеснулось в разбушевавшуюся народную войну против всех, кто мешал жить спокойно. Земский староста, мясной торговец из Нижнего Новгорода Кузьма Минин-Сухорук, прочитав Троицкую грамоту, бросил клич среди земляков-нижегородцев о сборе средств на народное ополчение. И началось…
Весть о событиях в Нижнем Новгороде моментально долетела до Луха и Тихоновой пустыни. Вновь от игумена Ионы разъезжаются по городам и весям посланцы с воззванием встать за правое дело.
В Лухе собирались деньги и шла запись в ополчение. К игумену Ионе шли приписанные к монастырю крестьяне с просьбой отпустить их на «ратное дело». Вместе с посланцами, которые везли собранные в Лухе деньги в Нижний Новгород, игумен Иона отправил пожертвование монастыря – тысячу рублей, огромную по тем временам сумму.
Просился в ополчение и Степан Васильев. Но игумен строго сказал:
- Рано тебе воевать, чадо. Поедешь со мной.
Кончено, возмужавший Степка в свои девятнадцать лет мог бы стать, возможно, знатным воином, но игумен Иона хотел сберечь талантливого сочинителя.
Наконец, лухское ополчение выступило навстречу рати Минина и Пожарского, шедшей из Нижнего Новгорода. Вместе с ополченцами отправился в путь и игумен Иона, прихватив с собой Степку, к вящей радости последнего. Игумен Иона был доволен, что командовал ратью Дмитрий Михайлович Пожарский, которого знал как человека честного и мужественного.
Встреча произошла в Решме. Князь тепло принял игумена Иону.
- Много наслышан о тебе, отче. Святое дело делаешь.
До самой Костромы провожал игумен народную рать, вместе с ополченцами деля тяготы похода. Много было переговорено с князем Пожарским на протяжении пути. И вот расставание.
Игумен Иона благословил воинство на ратный подвиг. Во время прощания Степка Васильев бросился к князю:
- Попроси, княже, батюшку, пусть отпустит меня с тобой. Хоть за конем твоим ухаживать буду. Я ведь и в сече был.
Зная, как дорог игумену Ионе этот парнишка, зная о его таланте летописца, Дмитрий Михайлович, положив Степке руки на плечи, сказал:
- А писать о наших подвигах кто будет, если я, грешным делом, в сече не уберегу? А паче чаяния какой лихой тать на батюшку руку поднимет? Мужиков-то, поди, у вас мало осталось. Вот тебе воинское поручение: береги игумена Иону, как зеницу ока. В случае чего с тебя спрос будет.
Игумен рассмеялся:
- Ты, князь, не очень-то усердствуй в наказах, а то он по добросовестности своей меня к себе веревкой привяжет и не на шаг не отпустит.
Игумен Иона отслужил молебен и вместе со своей свитой из двух монахов и Степана Васильева повернул к Луху.
Степка записывал, гордясь собой:
«Сам князь Дмитрий Михайлович мне руку пожаша».
мы в социальных сетях